Блокадники, живущие в Израиле, – живые свидетели и участники суровых испытаний, выпавших на их долю, проявили инициативу создания книги памяти. Эта книга, названная «Мы родом из блокады», повествует о стойкости и мужестве ленинградцев в условиях суровых испытаний, перенесенных ими в дни 900-дневной вражеской блокады.
В создании книги безвозмездно участвовали многие члены секции блокадников, а также представители молодого поколения, глубоко сопереживающие им.
К сожалению, почти трехлетний творческий труд большого коллектива энтузиастов, участвовавших в создании книги, оказался под угрозой – книга не может выйти в свет из-за отсутствия средств.
Для издания книги требуется финансовая поддержка в размере 10 тысяч шекелей.
Леонид Нейман - руководитель секции. Тел. 08-997-26-83
Соломон Рыцарь - член совета секции. Тел. 08-997-14-38
Полина Горелик - член совета секции. Тел. 08-997-21-28
Ничто не предвещало беды...
«…19-го июня 1941 года радостно прозвучал последний звонок. Потом был выпускной бал, прогулки белыми ночами по набережным Невы, громкие споры о предстоящей жизни, выборе профессии, института... Зарождались, а иногда и закреплялись ростки личных отношений.
Среди нас были наши бывшие одноклассники, которые пару лет назад перешли из школы в формировавшиеся в те годы военные училища. Они пришли в курсантской форме и своим видом и выправкой привлекали всеобщее внимание. Утром 22-го июня мы собрались, чтобы ехать в Петергоф. После сдачи экзаменов настроение было приподнятое. Погода стояла необычно теплая, солнечная, безветренная. Ничто не предвещало беды... И только легкий шум и шорохи, доносившиеся из уличных репродукторов, вызывали некоторую настороженность. И вдруг в полдень раздался громкий звук метронома и слова: «ГОВОРЯТ ВСЕ РАДИОСТАНЦИИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА...» Тогда мы не могли еще знать, что со многими видимся в последний раз, что привычный мир с его радостями и тревогами распадается...
Но жизнь продолжалась. Институты объявили очередной набор студентов. И в середине июня я сдал документы в Политехнический институт.
В начале сентября «счастливчикам», успешно сдавшим вступительные экзамены, вручили студенческие билеты и извещения о начале занятий...
Из-за очередной воздушной тревоги первая лекция началась с опозданием, а в конце первого часа лекцию вообще прервали. Нас построили в коридоре перед аудиторией и зачитали приказ о мобилизации на оборонные работы.
...Мы работали в составе студенческих бригад от рассвета и до заката по 12-14 часов в сутки посменно, каждая смена длилась 10-12 дней. Рыли противотанковый ров на северной окраине города в районе поселков Ручьи, Девяткино.
В конце сентября теплая безоблачная погода «золотой осени» резко изменилась. Начались утренние заморозки, кратковременные теплые дожди сменились продолжительными холодными ливнями, перемежающимися метелями со снежными запалами. Глинистый грунт от обильно выпадающих осадков раскисал, налипая на лопаты и обувь, было трудно передвигаться (особенно по наклонным площадкам), ватники превращались в непросыхающие тяжелые «бронежилеты», пропитанные глиной. Уже на второй день руки и ноги были стерты в кровь. Мы рыли противотанковый ров на месте совхозного поля с неубранной капустой. В последующие голодные дни эти огромные кочаны вспоминались как сон. Ночи коротали вначале в продуваемом со всех сторон ветхом совхозном сарае, а затем с наступлением устойчивых заморозков и дождливой погоды нас поместили в полуразрушенное здание церкви. Кормили нас два раза в день довольно скудно. Восстановленная после войны церковь служила мне ориентиром при посещении памятных мест и в воспоминаниях о том нелегком времени.
...Но сильнее физических оказались моральные испытания. Ленинград периодически, иногда весьма длительно, подвергался налетам вражеской авиации и артобстрелам. Вечером, с наступлением сумерек, панорама города на фоне доносящегося непрерывного гула превращалась в огромное пожарище с огненными всполохами в разных районах города. Мы могли только гадать, какой же район подвергся нападению на этот раз... Зрелище горящего города, тревога за родных и близких, находящихся там, ощущалась крайне остро...»
Соломон Рыцарь
Горячий хлеб
«Зима сорок первого года выдалась на редкость суровой, и в это раннее декабрьское утро было очень холодно. Небольшая булочная напротив нашего дома была уже открыта, но хлеб еще не привезли. Очередь быстро росла. Я, десятилетний мальчишка, тоже стоял в очереди, притоптывая, чтобы не замерзнуть, и крепко сжимая в кулаке хлебные карточки. Я уже хорошо понимал, что в них, этих разноцветных бумажках, в этих 125-ти граммах черного полусырого блокадного хлеба заключалась сама жизнь. Их потеря грозила голодной смертью маме, сестре и мне: до получения карточек на следующий месяц можно было и не дожить.
Люди в очереди, изможденные и голодные, были молчаливы. И эта очередь не имела разрывов - все стояли один за другим, прижимаясь друг к другу. Так было хоть немного теплее. Наконец послышался знакомый звук приближающегося хлебного фургона. Очередь оживилась, стала выравниваться и удлиняться, хотя все знали, что пока хлеб не разгрузят, продавать его не начнут. Вот он показался из-за угла, наш долгожданный фургон. Он медленно выползал на ледяную улицу. Да, именно ледяную, потому что давно не скалывали лед на тротуаре и проезжей части (у людей просто не стало сил), и все покрылось коркой льда.
Вдруг, когда фургон был совсем близко, утреннюю тишину прорезал вой летящего снаряда – это немцы начали очередной обстрел города. Очередь не шелохнулась - ведь хлеб был уже совсем рядом! Снаряд разорвался чуть позади фургона, метрах в 50-ти от нас. Фургон как-то лениво упал на бок, крыша его отвалилась, и ящики с хлебом посыпались наружу. Ящики были без крышек, и потому буханки оказались прямо на льду. Минуты на две очередь оцепенела. Потом все подошли к лежащему фургону и окружили его. Уцелевшие шофер и грузчик с трудом выбрались из кабины и растерянно стояли среди нас.
Хлеб был еще горячий, и от целой горы его, лежащей на льду, шел густой пар. От его запаха у меня так закружилась голова, что я чуть не упал. Люди стояли вокруг молча и неподвижно, не в силах оторвать глаз от горячих буханок. Так мы стояли долго. И пока мы стояли, ни один человек не сделал даже одного шага в сторону хлеба, и никто не прикоснулся ни к одной буханке. Минут через двадцать приехали милицейский патруль и пустой хлебный фургон. Наверное, продавщица булочной куда-то позвонила. Хлеб перегрузили во второй фургон и развезли по булочным.»
Григорий Тверской
И все-таки мы выжили!
«…О времени, проведенном в блокадном Ленинграде, у меня сохранились яркие, но отрывочные воспоминания (наверное, как и у многих детей блокады)...
Было очень холодно. В праздничный день 7-ого ноября в наш дом попал артиллерийский снаряд, который снес два верхних этажа, а в оставшихся вылетели стекла. С тех пор у нас не было стекол даже в январскую стужу 42-ого года. Окна закрыли фанерой и байковыми одеялами. Освещались мы коптилками, а обогревались железной буржуйкой, стоявшей посреди комнаты и пожиравшей старинные дубовые стулья с красивой резьбой. Дров не было, но еще оставались книжный шкаф и стол. Несмотря на эти «жертвоприношения», мы с сестрой обморозили руки, ноги, носы и щеки, почти не выходя из дома...
Было очень страшно. Даже моя маленькая сестренка, которой в декабре 41-ого исполнилось 3 года, хорошо различала по звуку наши и немецкие самолеты.
При звуке вражеского самолета мы крепко прижимались друг к другу и ждали. Потом раздавался вой приближающейся к земле бомбы. Эти минуты ожидания были невыносимы. И только оглушительный или глухой взрыв (в зависимости от дальности попадания) освобождал наши оцепеневшие мышцы и души.
...Когда мы с сестрой заболели корью, мы больше не спускались в подвал во время тревоги. С сигналом сирены мама укладывала нас на одну кровать, а сама ложилась сверху. Я понимала, почему она так делала. Надо было выжить или погибнуть вместе и одновременно.
Было очень голодно. К декабрю все домашние запасы кончились. Мы постоянно хотели есть. Нас не насыщал пустой суп с несколькими крупинками, все достоинство которого заключалось в том, что он был горячим, и крохотный кусочек хлеба. Были дни, когда в доме появлялась дуранда или патока из сгоревших продуктов Бадаевских складов. А когда, прошагав пешком десятки километров, с оборонных работ приходил папа, чтобы принести нам несколько сэкономленных от собственного обеда котлеток из конины, в доме был праздник ...»
Анель Шустер